Во время долгих бесед, которым у них было время предаваться, Жоффрей признавался, что разделяет ее потребность побыть «наедине», спрятаться от предприимчивости и беспорядочной людской суеты, хотя он и с большим хладнокровием выдерживал натиск их беспокойной и деморализующей активности.

Он был как бы защищен медной броней. Анжелика ревновала его к этой неуязвимости, боясь, что он станет менее доступным и отдалится от нее. Он же со смехом уверял ее, что она — его единственная слабость, способная пробить брешь в любой броне, а это доказывает, что она куда сильнее его, раз одним движением мизинца может сокрушить такой прочный бастион. Она возражала, говоря, что не верит ему, доказавшему свою способность противостоять любому нападению.

— Нет, не любому, — шептал он, ревниво и страстно заключая ее в свои объятия, покрывая жадными поцелуями и сжимая в порыве исступления, в котором она улавливала такой же страх потерять ее, его требовательную любовь к ней, и было что-то захватывающее и восхитительное в этом чувстве.

Она обхватила руками его теплую сильную шею, которая не сгибалась под тяжестью многочисленных планов и ответственности перед столькими оберегаемыми им жизнями.

Перебирая в памяти все, что ей было известно о Жоффрее, Анжелика задумалась. Не раз поражаясь своим неожиданным наблюдениям, она восклицала:

«Я его совсем не знаю! Он слишком многогранен, слишком велик! Он не раскрывается передо мной полностью!»

Впрочем, какая самонадеянность пытаться узнать человека до конца! Это невозможно. Всегда остается нечто непостижимое. Ее нежность и восхищение возрастали по мере того, как ей открывалась таинственная неисчерпаемость его натуры. Вместе со страхом.

Она попробовала приблизить его к себе, вызывая в памяти другие образы. Тот же человек шептал ей безумные слова любви, овладевал ею в ночи, как если бы она была величайшим сокровищем мира, единственным, которое он больше всего на свете боялся потерять.

Однажды в Квебеке мадам де Кастель-Моржа заметила ей со смешанным чувством зависти и грусти: «Он не сводит с вас глаз». И она вспомнила, что тот же человек, возложивший на себя ответственность за весь Новый Свет, сказал однажды ей, женщине: «Куда бы вы ни пошли, я последую за вами. Где бы вы ни были, я буду рядом», готовый отказаться, если бы она потребовала, от целого государства, которое, быть может, он ради нее одной взял на себя труд основать.

Что не мешало ему вкладывать в каждое свое начинание талант, страсть и жажду удачи, привносить в каждое дело, в каждую обязанность исключительную добросовестность. Будучи хозяином на борту корабля, он не требовал от команды сверх того, что необходимо для успешного завершения плавания. Порой он тревожил Анжелику, смущал ее. Она чувствовала, что бессильна перед этим железным характером. И все-же это был тот же человек, ак-ватанский сеньор, прививший Квебеку вкус к моде и тщательно выбиравший из прибывших европейских товаров подарки дамам и «властям предержащим», которых надо было задобрить, кто однажды сказал Онорине: «Я ваш отец», но также и тот, кто гнался по ледяной пустыне за Пои' Брианом, чтобы убить его на дуэли поступок, который ояа до сих пор не могла ему простить не столько из-за Пон-Бриана, сколько из-за охватившего ее тогда ужаса, что она никогда больше не увидит своего мужа. Тот, кто сжег свой форт Катарунк со веем его имуществом в отместку за кровь убитых ирокезских вождей и кто, будучи гостем Салема, поспешил преклонить колени перед домом колдуний-квакерш, умоляя их спасти «жену и возлюбленных детей».

Странный человек, который всегда будет поражать ее неожиданностью своих поступков.

Но не казалась ли и она ему такой же непредсказуемой? Хотя бы изредка?

Как-то раз отдыхая на балконе своей кормовой каюты, поскольку день бал ветреный, она услышала голоса, доносившиеся из картежной. Гортанные звуки перемежались с голосами Жоффрея де Пейрака и Колена Патюреля, задававших вопросы африканским неграм, купленным графом на богатом рынке Род-Айленда.

Анжелика вспомнила, как некогда была удивлена при виде мужа, расхаживавшего по набережным и площадям Ньюпорта, портового города маленького штата, столица которого называлась Провиденс, и внимательно рассматривавшего «партии» рабов.

Через приотворенную дверь она с любопытством наблюдала за скрытой в полумраке каюты группой чернокожих африканцев, сидевших на полу у ног Жоффрея де Пейрака и Колена Патюреля.

Среди них находился мужчина небольшого роста, по всей видимости, абориген тропического леса, ибо был коренастым, с резкими чертами лица, и рядом с ним беременная женщина, вероятно, его жена — очень высокая, необыкновенной красоты негритянка с сыном лет десяти.

Хорошо сложенный мужчина был, судя по его французскому языку, выходцем с Малых Антильских островов, куда в течение последних десятилетий привозили негров вместо умерших рабов-индейцев.

Колен разговаривал с высокой женщиной, диалектом которой он, по-видимому, владел, и переводил Жоффрею, когда тот, понимая далеко не все, терял нить разговора.

Она различала в колеблющемся полумраке, который покачивающееся судно по своей прихоти разлагало на яркие и темные пятна, лица столь непохожих друг на друга мужчин: мужественный профиль Жоффрея, его внимательный, пронизывающий взгляд, прячущийся под арками бровей, угадывающий намерение собеседника, скрываемое за мимикой, жестами и словами, и рядом с ним светлая грива, всклокоченная борода и могучие плечи Колена. В море его покидала некоторая, присущая ему на суше неуклюжесть, когда он исполнял свои обязанности губернатора, и сразу вспоминалось, что, став еще в раннем возрасте юнгой, он всю последующую жизнь бороздил моря, подобно многим нормандцам.

С неудержимым восхищением и любопытством она рассматривала мужа, не подозревавшего, что за ним наблюдают. Ей нравились его склоненный профиль, движения губ, красноречивые жесты.

Она отметила, что он разговаривал с этими несчастными неграми, прибывшими с другого конца света, движимый желанием обеспечить им, людям с исковерканной судьбой, сносную жизнь.

И она не сводила бы с него глаз…

— А правда, что Куасси-Ба женится на высокой негритянке Пель? — как-то жарким днем спросила Северина, когда в теин под тентом они лакомились фруктовым мороженым, сотворенным чудесным кулинарным искусством г-на Тиссо.

Анжелика замерла, держа перед собой чайную ложечку с мороженым, затем, поразмыслив, воскликнула:

— Уж не с этой ли целью они купили ее на рынке в Ньюпорте?

— Похоже, что так! А вы как думаете?

Анжелика положила ложечку на блюдце из того тонкого китайского фарфора, который можно было купить лишь в Новой Англии.

— Жоффрей никогда ничего мне не рассказывает! Ничего не объясняет! Он считает, что после болезни я ужасно поглупела и опустилась и уже не в состоянии вникать во все детали его коммерческих и прочих сделок!

Юная Берн едва не зааплодировала, рассмеявшись так, словно в ее жизни никогда не случалось ничего забавнее этой вспышки раздражения.